Страницы истории. Смерть вместо пенсии: что в старину делали со стариками. Могилевщина — не исключение…

Сани на тот свет…

Сегодня слово «лоповщина» известно только узкому кругу специалистов-этнографов. Как и то, что обычай «лоповщина» был весьма жутким…

В 1980-е годы на экраны вышел фильм «Легенда о Нараяме». Японская драма сильно впечатлила советских зрителей не только непривычно откровенными постельными сценами, но и трагическим сюжетом. В «Легенде…» рассказывалась дикая, по нашим представлениям, история — в голодающей японской деревне сыну предстоит отнести мать на гору Нараяма и оставить там умирать. Так поступать с «бесполезными» членами общества велела жестокая традиция. Но никто тогда и не слышал, что в свое время в белорусских деревнях с лишними едоками поступали точно так же. Только за неимением гор старика оставляли медленно погибать в лесу или глубоком овраге…

Обычай избавляться от маленьких детей и беспомощных стариков, которые не могли себя прокормить, сохранялся с глубокой древности. Распространено это явление было и в Древней Руси. При чем настолько широко, что даже прославленный великий князь Киевский Владимир Мономах смиренно примерял такой «вывоз» и к себе. По крайней мере, в начале своего «Поучения…» к детям Мономах пишет: «Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил». Сани здесь явно фигурируют в значении того, что именно на этом виде древнего транспорта ставших обузой стариков вывозили умирать в пустынной местности.

Но все это — первобытный строй и Средневековье. Всем понятно, что времена тогда были тяжелые, а нравы — дикие. Но, как выясняется, в наших краях «на сани» могли сажать едва ли не до конца XIX века. Продовольствия для прокормления ставших обузой стариков, а иногда и детей, по-прежнему хватало не всегда…

«Сам на свете пожил, теперь другим дай…»

Видный этнограф Евдоким Романов записал среди крестьян тогдашней Могилевской губернии ряд рассказов и легенд о «лоповщине», которые были опубликованы в «Белорусском сборнике» в 1891 году.

«Вотъ значитца, такъ то було здавну, спочатку, ў старину» — записал Евдоким Романов рассказ крестьянина Устина на живом народном говоре. «Што якъ выйдя чаловѣку восемдесятъ годовъ, или семдесятъ, и ёнъ уже значитца ставя драголъ, работать ня здолѣя—дакъ што зь яго?—да къ яго треба уже у лоповщину. Звали, бувало, якого грамотнаго, отправляли панахвиду,—отчитаять, значитца, молитвы надъ головой,—усе ‘дно, да й у лобъ. А съ чаго яно перакратилось, дакъ вотъ съ чаго».

Также и по другим данным, в ряде случаев стариков не вывозили в лес или овраг, а убивали ударом дубины по голове. Что тут «гуманней» — невозможно сказать. Причем в Беларуси, как и в Японии, за исполнением этой традиции строго следило «обчество», «громада», то есть — сельская община.

Но вот как, по версии рассказчика, этот мрачный обычай стал изживаться. Одному старику уже пора было по возрасту в «лоповщину», но два его сына пожалели своего отца. Они спрятали его в специально сделанном склепе и там тайно от соседей и «громады» кормили его. Так прошло десять лет.

Но тут случилась «рахуба», неурожай хлеба, а за ним — голод. И теперь в деревне, где сыновья укрывали отца, люди ели кору, пекли хлеб из растолченного папоротника и липового листа. Но вот пришло время сеять — а зерна ни у кого не было. Тогда сыновья пришли за советом к отцу в склеп: «Батька, что рабить?» И умудренный долгим жизненным опытом старик велел распахивать поле, снимать с крыш солому и закладывать ее в пахоту. Осенью у братьев вырос хлеб, а у остальных — урожая не было. И тогда вся деревня явилась к ним: «Откуда это у вас? Кто надоумил?» Братья боялись, что на них наложат на нас штраф за нарушение неписаного закона. Но все же во всем сознались — не убили, дескать, мы родного отца. И он сидит у нас в склепе, и благодаря ему мы с хлебом и живы будем.

«Громада» явилась в склеп, и задала вопрос укрывавшемуся — он ли это выдумал? Мудрый старик и здесь нашел верный ответ: «Я. Мне Господь это дал…». Ответ был зачтен, а то ведь в те времена «слишком умного» могли обвинить и в связях с нечистой силой. Со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Далее Устин рассказывает следующее: «Дойшло дѣло ето, дальше да дальше, до санота» Разобравъ санотъ, што именно у стариковъ—якъ яны много живуть—именно выходятъ хорошія слова и выдумки. Составили совѣтъ своимъ санотомъ, што оставлять стариковъ до своё истинныя смерти, покуля Богъ прибяре яго душу, а ў лоповщину не отправлять».

«Санот» здесь, очевидно, Сенат. Кстати говоря, сам рассказчик старик Устин из села Корма был 72-лет, то есть благополучно достиг того самого возраста, когда ему ранее грозила ликвидация.

Схожую историю про спрятанного тайком отца, оказавшегося носителем полезных агрономических сведений, рассказала исследователю и 70-летняя крестьянка Екатерина Федосова. В духе того времени, высокую урожайность на полях отцелюбивого сына крестьяне восприняли как Божью благодарность за отказ от убийства отца. И перестали уничтожать стариков.

Еще Евдоким Романов записал, как некий крестьянин Петрок ехал из Ветки в Новозыбков. Наступление темноты застало его на полпути, на лесной дороге. И он решил заночевать на подворье у знакомого «москаля»-старообрядца. Зайдя к нему в хату, гость застал такую картину — посреди избы стоял открытый гроб, а над ним на коленях молился знакомый хозяин. Рядом стояли два его сына, 40 и 50 лет, с «долбней» в руках, и нетерпеливо подгоняли старика: «Батюш, кончай!» Приходу знакомого гостя хозяин обрадовался, как спасению. Выяснилось — сыновья намеревались отправить отца в лоповщину. В отличие от японцев, белорусские старики совсем не были ревнителями таких жестоких традиций. Старик не хотел ложиться под дубину, и просил «сынков дорогих» отставить его еще пожить. Ведь он и крепок еще, и сам работает. Но сыновья эти аргументы не воспринимали: «Ну,да! Што съ твоё работы? Мы во якъ бьёмся, а ни на насъ, ни ў насъ! Пора, пора, батюшъ! Ты на свѣти нажився, дай людямъ жить!» И взялись за дубину.

Но тут за приговоренного к архаичной «эвтаназии» вступился его знакомый Петрок. Тот напомнил неблагодарным детям, что батька их кормил и поил, и попросил дать пожить ему хотя бы еще 2 года — до 80-ти. Гость все же смог уговорить «сынов», на том и порешили — дадут отцу еще два года жизни. Правда, крестьянин Петрок больше на том лесном раскольничьем подворье не бывал, и что произошло далее — Романову сообщить никто не смог.

А в еще одном случае за дедушку вступился внук. Эту историю этнографу сообщил крестьянин, долго живший в Могилеве. По его словам, стариков и старух так спускали на санках в глубокий ров, что они разбивались насмерть. После чего их съедали птицы либо уносила вода. Один раз сын повез на санках ко рву своего престарелого отца. Но за ними увязался внук. Мужчина уже накренил санки со стариком над обрывом, как вмешался маленький мальчик: «Тата, не пускай саночки!» «Что так?» «А как же — как ты станешь таким, так и я повезу тебя в ров, так мне не на чем будет везти тебя!» Устами младенца глаголет истина — сын забрал старика домой и смотрел за ним до смерти. С тех пор и остальные перестали возить стариков в ров.

Обычай умерщвления ставших беспомощными стариков, или геронтоцид, долго сохранялся у многих народов.

Но то ли по мере просвещения и смягчения нравов, то ли в связи с развитием сельского хозяйства и промышленности, но в XX веке лоповщина ушла в нашем регионе в область мрачных преданий. Появление же пенсионного обеспечения позволило пожилым людям помогать своим детям и внукам не только добрым советом, но иногда и материально…